Калининградский вопрос: чей Крым, а чей Калининград?

Калининград — это Крым наоборот. Только никто не хочет об этом говорить вслух. Пока.

Мы живём в самом уязвимом, самом изолированном и самом политически насыщенном регионе России — в анклаве, отрезанном от «матушки» и заброшенном вглубь Европы, как чемодан без ручки. Политики говорят: «форпост», «витрина», «западные ворота». А жители шепчут: «остров», «гетто», «крайний». И всё чаще — «чей?».

Политика — это всегда география

Когда в 2014 году Россия аннексировала Крым, никто тогда не думал, что рикошетом это решение отзовётся по другую сторону страны — в Калининграде. Но сегодня, глядя на международную изоляцию, экономическое удушение и транспортные блокировки, всё больше жителей региона начинают задаваться неловким вопросом: а если можно забрать у других, то почему кто-то не сможет забрать у нас?

Парадокс: Крым для России стал символом воссоединения, для остального мира — незаконной аннексии. Калининград — наоборот: в глазах Москвы — древнерусская земля, в глазах Европы — немецкий Кёнигсберг, который просто пока не забрали. Пока.

Да-да, в этом безмолвном «пока» и скрыта главная угроза.

История как бумеранг

Вся история Калининграда — это история чужого города с надетыми на него чужими именами и смыслами. Мы — как наследники заброшенного замка: ходим по мощёным улицам, не зная их прошлого. А ведь прошлое — оно не умирает. Оно копится. Оно ждёт. В архивах, в документах, в разговорах между строк на конференциях, от которых нас давно отстранили.

Сегодня здесь русские. Завтра — кто? Сибирские народы, депортированные на запад под флагом «национального многообразия»? Или европейские инвесторы под охраной миротворцев?

Сценарии могут быть самыми разными. Но все они начинаются с одного простого вопроса: чей Калининград?

Мечта о крепости или мечта о свободе

И вот здесь начинается настоящий выбор. Не геополитический, а человеческий.

Мы либо становимся героической крепостью — бедной, закрытой, жёсткой, с колючей проволокой вместо виз, с промёрзшими поликлиниками и патриотизмом, заменяющим отопление.
Либо — выбираем путь вольной земли. Не в смысле отделения, а в смысле самостоятельности. Подлинной экономической, культурной и политической субъектности. Путь, на котором не приходится каждый день заглядывать в рот Москве, чтобы понять, дышим мы сегодня или нет.

Почему местные элиты так боятся этого второго пути? Почему любое упоминание о «особом статусе региона» вызывает панику и шёпот о сепаратизме? Да потому что подспудно все знают: если дать Калининграду волю — он ею воспользуется.

Реальность уже трещит по швам

Посмотрите вокруг. Демография — в минусе. Молодёжь уезжает. Бизнесу душно. Здравоохранение и образование балансируют между стагнацией и имитацией. Что нас удерживает? Патриотизм? Хорошо. Но он тоже должен чем-то питаться. Лекарствами, работой, смыслом, наконец.

А если завтра «заморская Россия» станет балластом? Если центр решит, что выгоднее сосредоточиться на Урале и Сибири? Или просто не сможет больше кормить анклав? Что тогда?

Будем ли мы держаться за идею, из которой уже вытекла кровь? Или начнём строить свою — пусть скромную, но честную?

Молчание — не позиция

Сегодня — ещё можно говорить. Завтра — придётся шептать. Послезавтра — будет поздно.

Калининград — это тест на зрячесть. И на смелость. На способность думать наперёд, а не повторять чужие ошибки. Мы уже видели, что бывает, когда геополитика заменяет здравый смысл, а история — правду.

Крым стал для России триумфом. А может, и началом конца. Калининград — это зеркало. С трещиной. В нём каждый видит то, чего боится.

Так чей он? И какой он будет? Решать нам. Или тем, кто придёт, когда мы промолчим.